— Пройдемте в мой кабинет.
Я взглянул на рыжеволосую секретаршу. На ее столе в правом углу стояла табличка с именем: Кари Карсте. В ту же секунду я ее узнал. Я уже видел ее раньше на черно-белой фотографии на телевизоре в квартире Александра Латора.
Я прошел за Иоахимом Бернером по впечатляющему коридору, но я вовсе не чувствовал себя царем Соломоном, зато за спиной за белым столом сталась восседать и смотреть нам в спину царица Савская.
18
Входя в кабинет Иоахима Бернера, вы попадали в другое время. Ковры на полу были так мягки, что я невольно опустил глаза, чтобы убедиться в их существовании. Вдоль стен стояли книжные шкафы темного дерева с застекленными дверцами, а в простенках между ними висели картины современных художников, но это было скорее расчетливое вложение денег, нежели увлечение искусством. И надо заметить, что речь тут шла о таких деньгах, к которым я вряд ли когда-нибудь приближусь, если не принимать во внимание посещение таких вот офисов.
Мебель тоже была из другого времени — первой половины прошлого века, и я был только рад, что он не предложил мне сесть.
Но и сам он не стал садиться, а остался стоять, как бы лишний раз подчеркивая, что наш разговор будет коротким. Он стал спиной к окну — спиной к традиции. Как раз над его головой я видел большие, если не сказать патетические, виллы на Калфарсиден: памятники исчезнувшему величию, в которых сейчас большей частью жили дряхлые вдовы, ищущие и не находящие смысла жизни их отпрыски и фирмы, которым были необходимы скромные вычеты налогов из годовых финансовых отчетов.
Грива Бернера вполне была бы к лицу и адвокату Верховного суда, да и по голосу было ясно, что он собирается, в лучших традициях адвокатуры, поставить сейчас точку в этой убийственной процедуре.
— Ну так что? Что вам угодно?
— Меня зовут Веум.
— У меня хороший слух.
— И это именно я нашел вашего сына. Вероятнее всего, я также был одним из последних, с кем он разговаривал, прежде чем покинул нас. — Я пожалел о последних словах в ту же секунду, как произнес их. Иоахим Бернер не принадлежал к числу людей, которые любят иносказательные описания. Он всегда выражался предельно четко.
— И о чем же вы говорили?
— Мы договорились встретиться. Но когда я пришел на место встречи, он уже был мертв.
Он следил за мной глазами хищной птицы, покачиваясь с пятки на мысок, наклонив тело вперед и заложив руки за спину. Затем одной рукой уперся в полированную темную столешницу письменного стола. Подобное красное дерево всегда значило силу.
— И что вам известно о его смерти?
— Не так уж и много. Я надеялся…
— А кто вы по профессии, Веум?
Я решил ограничиться образованием и сказал:
— Социолог.
На секунду на лице Бернера выступила волчья улыбка, показавшая его истинную сущность, но тут же пропала.
— Так, может, мой сын был вашим клиентом? Ведь ему наверняка требовалась помощь таких, как вы, с его-то ужасным прошлым.
— Именно о его прошлом я и хотел бы узнать. Мне совсем не нравится, когда люди умирают почти у меня на руках.
— Тогда вам стоит подумать о другой профессии.
— Это слишком плохая реклама для моей сегодняшней работы.
— А чем именно вы все-таки занимаетесь, Веум? Кормите людей баснями? Разве удивительно, что все летит в тартарары, когда на каждом углу сутки напролет открыта забегаловка?
— О чем вы говорите?
— О своем сыне.
Я посмотрел на него. Выглядел он величественно, что и говорить. На лице написана решимость и характер, хотя благополучная жизнь и обильные обеды оставили свой след на шее, так что сейчас его львиная голова отдыхала на подушке красного жира.
— Как хорошо вы знали моего сына, Веум?
— Не очень хорошо. По правде говоря, я встречал его всего дважды. В первый раз он даже не успел представиться, как меня огрели по голове, а второй — был уже просто не в состоянии это сделать. Во вторую нашу встречу он плавал вниз головой в бассейне Аквариума.
— Так, значит, он не был вашим клиентом?
— Нет.
— И все-таки вы хотите узнать… Он не всегда был таким, как в последнее время.
— Нет. Но ведь он не стал таким за одну ночь.
— Я часто задаю вопрос: куда, черт меня подери, катится наше общество? Но никто никогда мне не ответил. Потому что ни у кого нет сил признать, что именно происходит.
— Но вы-то знаете, в чем дело?
Вместо ответа он внезапно показал мне свои ладони. Его пальцы могли не только подписывать контракт. Их железной хватке позавидовал бы любой.
— Посмотрите на мои руки, Веум. Я не родился с шелковой подушкой под задом. Я сделал себя сам. Я прошел путь из района Скютевика до Калфартоппена, в прямом смысле. И это многого мне стоило. Я работал до изнеможения. И у меня бывали неудачи. Но я достиг всего. Сейчас я на вершине.
Я согласился с ним:
— Да, на двенадцатом этаже.
— И я, черт побери, не единственный! Я принадлежу к поколению трудяг. В годы разрухи мы поставили эту страну на ноги. — Он с вызовом посмотрел на меня, приглашая к дискуссии. Но я не стал даже открывать рта, и он продолжил: — Но какие у нас выросли дети? Бесхребетные создания, с которыми носились и возились с самого их рождения. Как только они встречаются с трудностями, то тут же хватаются за первую попавшуюся соску. А какие у них друзья? Кто их окружает? Оборванцы и бомжи. Ленивые дегенераты, которые только и знают, что ходить в контору социального страхования и получать пособие по безработице, чтобы тут же использовать его на наркотики.
Преступления и проституция — все позволено. Никто не возражает. Я отвечу тебе, Веум, что происходит с нашим обществом. Мы слишком расслабились! Нам нужна железная рука. — И он тут же посмотрел на свои руки, как будто именно о них и думал. — Посмотри, кому, мы разрешили приехать к нам в страну! Черномазым и всякому прочему отребью! И что они нам дают? СПИД! Из Африки! И от голубых! — добавил он задумчиво. — Понятно, что наши дети видят, как черномазые приезжают на все готовенькое. Трудолюбивому студенту из Море гораздо труднее устроиться в городе, чем какому-нибудь поганому эмигранту из Чили, где ему и место! Но тут мы все молчим. The permissive society, вот как это называется в Америке, и черт побери, если в скором времени мы и сами не уйдем навсегда на вечный покой.
— Я понимаю, что Хенрика воспитывали в строгих правилах.
— Да, можете мне поверить. И его, и брата, но одно из яблок было гнилым с рождения. Другое же выросло вполне приличным.
— Яблоко от яблони далеко не падает, так кажется говорят?
— Что вы еще хотите узнать, Веум?
— Ну… — Собственно, это и было целью моего прихода сюда. — Это так, просто к слову. То, что касается иностранных рабочих.
— Вежливое начало, Веум.
— Я вежлив от природы. Дурная черта моего характера. Одного из моих клиентов зовут Александр Латор.
— Ну и что? — ядовито вопросил он.
— Он работал у вас какое-то время.
Он задумался.
— Латор? Да, припоминаю. Но нам пришлось отказаться от его услуг.
— Почему?
— Пошли разговоры. Клиенты были недовольны. Мы не могли позволить такому посыльному бегать по городу.
— Нет.
— Но мы тоже поступили по-человечески, Веум. Мы нашли ему другую, более подходящую работу.
— Да уж. На задворках отеля вашего сына?
— Это лучше, чем ничего, вам не кажется?
— И не было других причин, кроме цвета его кожи, — почему вы выставили его отсюда?
— Для меня и это достаточно веская причина.
Наши взгляды скрестились, и я понял, что эта дуэль мной проиграна. Я быстро спросил:
— Сирен, подруга вашего сына. Вы встречали ее?
— Сирен? — Было очевидно, что это имя пришлось ему не по вкусу. — Я никогда не встречал никого из окружения Хенрика, к счастью, я думаю. Почему вы спрашиваете об этом?
— Ну… Просто у меня промелькнула мысль.
— Сейчас, я полагаю, вам самое время промелькнуть сквозь эту дверь со скоростью звука.
— Мне не стоит промелькнуть сквозь окно, ведь так будет еще быстрее?
— Вон, — указал мне Иоахим Бернер.
Я послушался совета, открыл врата Соломонова царства, и сразу за ними, на светло-песочном ковре, столкнулся нос к носу с Данкертом Мюусом.
19
Нашу встречу никоим образом нельзя было назвать радостной. Мы не обменялись ни одним теплым словом и даже не поцеловали друг друга.
Глаза на гранитной маске лица Данкерта Мюуса превратились в узенькие щелки.
— Ведь я тебя… предупреждал, Веум.
— Успокойся, Мюус. Я пришел за получением займа.
— Не смеши меня. Единственное место, где тебе дадут в кредит, — это похоронное бюро. Я больше не собираюсь тебя предупреждать. В другой раз я просто тебя арестую.